Симфония 3D

Когда я узнал, что в субботу мы всем классом идём в филармонию на концерт симфонического оркестра, сразу решил: ни за что! Хорошо тем, кто эту музыку понимает, а мне что делать? Нет, правда, есть же люди, различающие не все цвета. Дальтоники вроде. Есть люди без слуха и голоса, без таланта к рисованию, например. А я вот музыку не воспринимаю. Ладно, песни – ещё куда не шло, там хоть слова есть. Но когда без них…

В общем, не пойду – и точка. Пусть вон Ермакова симфонии слушает. Она их ещё и видит. Точно говорю! Нам учительница по музыке часто включала всякое, чтобы мы, слушая, представляли что-то и рисовали. Ну вот, Кира Ермакова чего только не изображала! Цветочки, море, дам с веерами и другую ерунду. Отличница – что с неё взять!

Короче, мы с Максом вместо филармонии отправились на стадион – там был дружеский матч по хоккею на траве. В одной из команд играет сестра Макса – неужели такое пропустить можно? Я сейчас серьёзно. Пусть матч девчачий, но там тако-о-ое творится!

Мы были практически уже возле стадиона, как вдруг возле нас затормозил автобус. А в нём – наш седьмой «Б»! И Алла Сергеевна рукой машет: заходите! Да уж, дорогу мы продумали плохо, не учли, что наши как раз здесь поедут. Не бежать же в самом деле от автобуса! Глупо ведь…

В филармонии нас посадили на балкон. Начался концерт. Мы с Максом следили за дирижёром, потому что он дирижировал не только палочкой, но и всем телом. Покажет музыкантам знак плечом или подбородком – они его слушаются. Смотрится уморительно, и мы изо всех сил сдерживались, чтобы смеяться негромко. Фыркали только. И Кира Ермакова – эта зануда сидела впереди – делала нам замечания.

– Мы, может, так своё восхищение выражаем. Или и это запрещено? – наконец я нашёлся, что ответить, и она больше не поворачивалась.

В антракте я слышал, как Кира трещала с девочками. Рассказывала про каких-то насекомых. Вроде она их сейчас слышала. Откуда они в симфонии возьмутся?

– Она, наверное, свой самый страшный сон пересказывает, – захохотал Макс.

– «Сон в летнюю ночь», между прочим. Увертюра Феликса Мендельсона! – услышала его Ермакова.

– Мендельсона я знаю, под него все женятся, – заметил я. – А мухи с комарами здесь причём?

Ермакова посмотрела на меня, как на идиота, и ничего не сказала. Тут прозвенел третий звонок, и мы снова заняли свои места.  

Ладно, половину уже вытерпели, осталось недолго. Подремать, что ли? Дирижёр взмахнул палочкой, и я собрался закрыть глаза, как увидел… Не знаю, как объяснить. Со стороны сцены прямо в воздухе начала образовываться фигура всадника на коне. Он был похож на рядового драгунского полка – я в одной книжке видел. За ним – гусары, уланы, егеря. И все такие выпуклые, будто картинка три дэ. Может, экран повесили во время антракта?

– Видишь? – киваю я Максу.

А он смеётся. Над чем? Постепенно появившиеся фигуры исчезали. На их месте возникали другие. Это были уже солдаты Первой мировой. В руках – шашки и штыковые винтовки. Кругом взрывы, а они – всё равно вперёд! Мне кажется, я моргнул, и эти растворились.

 И вдруг я увидел его, своего прадеда. Он был точно, как на старой фотокарточке. Молодой совсем, с тремя друзьями – они на фронт с одной улицы уходили. У меня – мурашки по коже…

И вот они уже на войне. Падают бомбы, рушатся дома, всё в огне… Молодой парень-радист, лёжа в развалинах, принимает радиограммы.  Два других из зенитки лупят по танкам. Четвёртый – мой прадед Василий – выползает из руин, прижимая к груди тряпичный свёрток. Я знаю: там ребёнок. А сверху – снаряд!

– Олег, ты чего? – Макс трогает меня за руку.

– Он не погибнет, он не может, – шепчу я.

– Да кто?!

Но мне не до одноклассника. Картина сменилась. Я слышу похоронный марш: мой дед прощается с первым другом… Я знал, что тому не вернутся домой – он навсегда остался под Сталинградом. Только почему так хочется закричать?

Глаза жжёт, но я смотрю. Наши наступают, отбрасывают фашистов. Зенитчиков, тех самых, накрывает взрывной волной… Как пережить такое?

Дальше события убыстряются. Мы гоним врага к Берлину. Фашисты сдаются, кидают нашим бойцам под ноги свои флаги и оружие. До победы – один шаг. И вот - Рейхстаг! Но что это? Почему парень-радист падает, и гимнастёрка на нём краснеет?

Теперь я вижу вагоны и машины, полные наших солдат. Они едут домой! Их много, очень много, и я стараюсь рассмотреть лица, чтобы увидеть друзей прадеда. Вдруг здесь всё будет по-другому, не так, как в жизни? Но я их не вижу! Зато прадед – ура! – бежит, и на его шее повисает молодая худенькая женщина – моя прабабушка. Они ещё не знают, что через несколько лет родится их сын – мой дед. Жаль, что до моего рождения им не дожить…

 Что случилось, почему все аплодируют? Оказывается, я сижу на балконе. Внизу раскланиваются оркестранты. Кто-то кричит «браво». Макс уже толкается: на выход! Все шумят, копошатся. И только спина Ермаковой ужасно прямая – Кира не шевелится.

Не помню, как мы оказались в фойе. Вижу Киру, которая утыкается в плечо Аллы Сергеевны со словами:

– Его убили! Убили! – и плачет навзрыд.

Значит, она видела что-то похожее! Подхожу. Наверное, надо успокоить её, но этот ком в горле!

Алла Сергеевна внимательно смотрит на меня:

– Олег, ты в порядке?

Киваю и сипло выдавливаю:

– Что? Что это было?

– Симфония номер три Людвига ван Бетховена, – говорит учительница. – Её называют «Героическая», – и одной рукой проводит мне по волосам.

– Спасибо, – снова сиплю я. – Я пешком домой, можно?

– Да, конечно, иди, Олег. До понедельника!

Мы идём с Максом, и рот у него не закрывается. Если бы он знал, насколько мне сейчас нужна тишина!

– Мне одному надо сейчас, – наконец не выдерживаю я. – Ладно?

– Ладно.

Видно, что он ничего не понимает. Спасибо, хоть не расспрашивает. 

Дома я сажусь за компьютер и открываю папку со старыми фотографиями – папа собирает и хранит архивные снимки нашей семьи. Нахожу ту самую фотокарточку, где прадед со своими друзьями. И смотрю на них долго-долго. У них особенные лица, сегодня таких не встретишь. Может, поэтому они и были сильными и смелыми? Было ли им страшно там, на войне? Думали ли они о том, что могут не вернуться? И тут у меня внутри – бам-бам-бам! – бьёт колокол: а я смог бы так? Я не знаю ответа. Но он мне так нужен!

 Вечером мы ужинаем. Сестрёнка рассказывает про встречу с подружками, родители её слушают. Я молча ковыряюсь в тарелке – есть совсем не хочется. Когда иду в свою комнату, мама шепчет папе на ухо.

Он приходит через минуту и садится на кровать.

– Ничего не хочешь мне рассказать? – улыбается.

Мотаю головой, а потом… Меня прорывает. Я рассказываю, что не понимаю музыку и что вместо филармонии мы с Максом собирались идти на хоккейный матч. Рассказываю про балкон и смешного дирижёра, про симфонию три дэ и фотокарточку, и главное – про свои мысли, про тот вопрос. Папа внимательно слушает и молчит. А потом крепко прижимает меня к себе. И я реву так, как не ревел, наверное, с первого класса. Он шепчет мне в макушку:

– Давай завтра обо всём поговорим, прямо с утра. У тебя столько всего случилось сегодня – нужно отдохнуть.

И я облегчённо вздыхаю: на сегодня с меня хватит. Завтра – это другой разговор. Утром я буду готов подумать и, возможно, ответить. Хотя бы себе самому. Потом пойду к Максу, и мы вместе послушаем симфонию «Героическую», и мой друг всё увидит сам и поймёт.

Сон набегает волнами. Неожиданно я понимаю: это музыка. Такая знакомая! «Сон в летнюю ночь» – всплывает в голове. Над собой я вижу звёздное небо, чувствую лёгкий ветерок, слышу, как река тихонько накатывает на песчаный берег, слабый писк комаров, стрекот кузнечиков и едва заметное шуршание – так мотыльки крыльями задевают плафон лампы.

Надо позвонить Ермаковой и сказать, что она была права…

Автор: Татьяна КОЖЕВНИКОВА.