К дню памяти жертв репрессий

Конечно, такое трудное детство подкосило его здоровье, ему было тяжело работать, но, несмотря на это, он всю жизнь трудился на железной дороге. А на пенсии подрабатывал на почте. Дед собирал разный фольклор, у него было много написанных от руки песен, частушек. С дедом было интересно общаться, он знал много разных историй и небылиц.
Когда прошли массовые реабилитации осуждённых в 30-е годы, он со своими двумя сестрами обратился в суд и получил от государства возмещение материального ущерба в виде единовременной выплаты. Умер Иван Иванович Аксёнов 22 августа 1999 года.
Эти воспоминания, написанные дедом, стали для меня подлинной историей сталинских времен. Прошло много лет. Я с мужем жила в городе Межгорье и побывала на том страшном месте, где выживали мои предки. Не передать словами тот трепет души. Мне хотелось плакать от того, что я знала по рассказам деда.
Я горжусь моим дедом! Получив образование, он помогал неграмотным людям писать письма в разные инстанции, чтобы решить их проблемы. Его знания русского языка и литературы помогали мне, когда я училась в педагогическом колледже. Он привил мне любовь к чтению, учил работать на печатной машинке, разбираться в разных документах. Его опыт и знания, которыми дед щедро делился, очень помогли мне в жизни.

Ульяна ЖЕЛНИНА. Фото из архива семьи Аксёновых.

В 1931 году наша семья, состоящая из 12 человек, была необоснованно репрессирована с полной конфискацией имущества.
Главу семьи, нашего отца Аксёнова Ивана Матвеевича и маму Наталью Михайловну, а также их детей по ложному доносу двоюродного брата отца Морозкина Алексея Васильевича выслали на спецпоселение в Нуримановский район Башкирии на лесоразработки. Все мы жили в концентрационном лагере закрытого типа Сулла-Каменное.
Тогда никто из близких и родных Аксёновых не состоял в каких бы то ни было партиях (общественных, политических, религиозных и других), они были совершенно неграмотными людьми, даже не умели написать своего имени. Некогда им было учиться. С детства занимались они тяжелым крестьянским трудом, пахали землю, сеяли хлеб, заготавливали овощи, убирали сено, запасали дрова, ухаживали за животными. На самодельных ткацких станках готовили ткань, чтобы шить одежду. Жили собственным натуральным трудом, без привлечения посторонней рабочей силы.

В страшном аду спецпоселения наша семья провела 16 лет. Режимный лагерь Сулла-Каменное (переводится как «в небе дыра»): кругом непроходимый лес, несколько огромных наспех построенных бараков без окон и отопления, без каких-либо признаков удобств, с промерзшими стенами. Лагерь обнесён колючей проволокой, установлены сторожевые вышки со строгими надзирателями, которые вооружены винтовками и наганами, рядом - злые сторожевые выдрессированные псы.
Голодные, почти босые, заболевшие, ни в чём неповинные жертвы под строжайшим контролем надзирателей после двухнедельного пути к месту назначения в холодных, грязных телячьих вагонах прибыли с котомками за плечами и с маленькими детьми на руках к постоянному месту жительства. На второй день пребывания в аду мать и отца под конвоем отправили в лесное урочище на заготовку древесины, а детей - в детприёмник, где они получили по поварёшке рыбно-пшённой баланды и по кусочку чёрного хлеба-суррогата, не похожего на хлеб.
Родители в лесу работали без выходных по 12-14 часов, водили их на делянку (труда и обратно) под конвоем, сопровождая для устрашения злыми псами. Кроме того, нужно было утром и вечером отмечать своё присутствие в списке коменданта спецпосёлка. Там не было ни медпункта, ни бани, ни почты, ни яслей, ни магазина, ни школы, ни детского садика. Измождённые лагерной жизнью, издевательством и голодом жертвы людского наговора представляли собой ходячие тени, еле передвигавшиеся скелеты. От непосильной работы, усталости и издевательств, от голода и бессилия они теряли сознание, падали на ходу и умирали. Ежедневно в лагере хоронили в общие ямы по нескольку человек, сваливая без гробов. Бригада землекопов не успевала выкапывать могилы. В последней стадии истощения были и дети. Это было ужасающее зрелище.

Спецпоселенцев, которых ловили при попытке самовольно оставить лагерь и бежать куда глядят глаза, подвергали самым изощрённым и унизительным пыткам. Среди них - холодный карцер, куда помещали одного человека на 3-5 суток. На особенно непослушных надевали наручники и цепи на ноги. В камере нельзя было садиться или ложиться. Доску, на которой можно было хоть чуть расслабиться, опускали на три-четыре часа в сутки.
За невыполнение норм выработки наказывали битьём плетьми и резиновыми жгутами, лишали пайки хлебного суррогата и половника несъедобного супа, ставили лицом к специально построенному для наказаний дощатому забору, хлестали из брандспойта ледяной водой, травили сторожевыми собаками, грозили уничтожением, чтобы неповадно было совершать очередные побеги из лагеря.
И всё-таки спецпоселенцы ухитрялись убегать. Так дорого стоила свобода! Наша семья, да и не только наша, четыре раза совершала этот благородный поступок: убегали, удирали, линяли из лагеря. И каждый раз, кроме последнего, стражи с кнутами, плётками, с борзыми псами вылавливали беглых.

Побеги совершались только в летнее время. Было это в 1934-м, 1936-м, 1937-м и 1940 годах. Пойманных беглецов ставили на продолжительное время на четвереньки, пока жертвы не падали на землю в обмороке. Их избивали до полусмерти, спускали остервеневших псов, орудовавших над жертвой до такой степени, что кровоточащие раны не могли потом зажить до самой смерти человека.
1937 год. Третий побег. Стража с негодованием, злобой и ненавистью, с кнутами и ружьями, нагайками и натренированными на человеческую кровь псами обнаружила нас ранним утром в яме на опушке леса близ станции Аша. Визг, крик, пронзительный плач, оскорбительный мат, избиение и лай псов. Детей с окровавленной матерью, у которой вместе с котомкой содрали с плеч одежду и кожу, отделили от отца. Он от страшных побоев уже не мог продолжать своё шествие обратно в лагерь. Под дикие вопли, плач детей, ядовито надсмехаясь, эти бесчувственные люди, настоящие палачи, говорили: «Так вам и надо, не будете в следующий раз удирать. Прикончим всех на месте, чтобы не возиться с вами и не разыскивать по ямам».
Беглецов возвращали обратно в ад, который мы осмелились покинуть всего лишь двое суток назад. За это время из барака уже вынесли всё, что было можно. Отца на несколько суток поместили в холодный карцер, а еле живая мать с перепуганными детьми стонала без какой-либо медицинской помощи, извиваясь от нестерпимых болей. Несмотря на этот страх, боль и невозможность ничего сделать для освобождения, люди всё равно убегали. И выживали.
1940 год. Наш последний и более удачный побег без диких издевательств, надругательств и побоев. Обнаружили нас на родине, где мы прятались у родных - в семье сестры мамы - Федосии и сестры отца – Пелагеи. Теперь всех определили на постоянное место жительства в такой же спецпосёлок закрытого типа Нура. В середине января нас поместили в дощатый, наполовину развалившийся, грязный, сырой, с развороченной печью, холодный четырёхквартирный барак на улице Трудовой.
Отцу дали работу от Белорецкого металлургического комбината на находящейся недалеко от посёлка каменоломне по добыче известкового камня. Он был грузчиком в железнодорожные вагоны. А мама работала на белорецкой узкоколейной железной дороге, была ремонтной рабочей железнодорожных путей.

И снова страшный голод, карточная система обеспечения, болезни. Отец получил серьёзную травму левой ноги, продолжительное время находился на лечении в поселковой больнице. Тогда же у него из пищевода вышел 40-сантиметровый солитёр. Лечили его известные врачи
О.С. Шпак и А.Г. Сокова, сочувствующие жертвам репрессий. Они продлили отцу жизнь ещё на несколько лет.

Великая Отечественная война была в самом разгаре. Тыл помогал фронту всем, что требовалось для окончательного разгрома фашистской сволочи: «Всё для фронта! Всё для быстрейшего разгрома фашизма». А нашему выживанию помогали добрые люди, оказавшиеся в аналогичной ситуации, пригнанные на спецпоселение раньше: Трегубовы, Поветкины, Никитухи, Соковы, Блаженковы и другие.
Родственники нас боялись, как прокажённых, чтобы не попасть в такой же переплёт жизненных невзгод. Комендантом посёлка Нура был полицай Иванов – очень свирепый человек. Все живущие там старались выбраться за пределы лагеря, чтобы поживиться чем-то съестным. Дети выбегали за пределы «колючки» к родным, друзьям и просто добрым людям, которые чем могли помогали нашему выживанию, часто отдавая последнее из того, что имели. В наказание Иванов переселил нашу семью в середине военного 1942 года в спецпосёлок Кузъелга, что находилась в 70 км севернее Белорецка.

Начались новые испытания: опять голод, угрозы, наказание за невыполнение норм выработки, издевательства. Мы ели крапиву, кислянку, козловник, борщёвник, конёвник. За 30 км пешком ходили в горы Ярак-таш, Ямантау, Куян-тау за лесным деликатесом – саранкой; в Яманай и Лебединое (зыбучее болото) - за диким сладким луком, спасавшим всё население Кузъелги от цинги и вирусных заболеваний. К осени собирали ягоды, которых, к счастью, было тогда в избытке. Рабочая хлебная карточка поселенца составляла на сутки 600 г, у иждивенца - 250 г.
Изощрённостью надругательств и издевательств над порабощённым народом спецпоселений отличался глава посёлка, комендант Кувайцев. Он был так зол и неумолим, свиреп и беспощаден к вверенным ему человеческим судьбам беспомощных и изуродованных людей, что истерзанные до беспредела и часто ни в чём неповинные жители решились на заговор: собрались любыми путями отомстить тирану и злодею, подкараулив - убить. Только по счастливой случайности он избежал этого наказания: его жену - директора семилетней школы спецпосёлка Веру Ивановну - перевели на работу в другое место, и они уехали. Только тогда измождённые, изуродованные
жертвы с огромной радостью вздохнули: хоть какая-то часть беспредела для них закончилась.

Война требовала огромных средств для полнейшего разгрома фашизма. При любой погоде спецпоселенцам нужно было напилить и нарубить примитивным способом (лучковой ручной пилой, топором, клином) до десяти кубометров дров и другой древесины. Во время сплава деревьев по рекам Большой и Малый Инзер в ледяной воде, в лаптях (благо сами умели их плести), людям нужно было сбросить с берега в воду до 100 кубометров леса за световой день. Хоть и считалось, что подневольный труд не мог быть высоко производительным, однако, не выполняя норм, обречённые лишались половника бурды и мизерной нормы хлеба. Опухшие от голода люди производили впечатление весьма удручающее. За что так карала нас жизнь?

В неволе, в унизительно тоталитарном и продолжительном заточении наша семья пробылас 1931-го по 1947 год. Реабилитировали всех за отсутствием доказательств вины. Закончился беспредел надсмотрщиков и бесправие людей, которое не соответствовало никаким человеческим нормам. Каждый, кто не оказался тогда за колючей проволокой, боялся за себя, за свою шкуру, с ужасом думал, чтобы его не постигла такая же судьба.

Полную документацию, подтверждающую нашу реабилитацию, выдали только в середине 1994 года. Через 63 года, когда многих свидетелей того страшного времени уже не было в живых.
Вот такой дорогой ценой досталась нам жизнь и свобода. После снятия спецпоселения с учёта и освобождения людей от жительства в режимных местностях подобные нам переселенцы продолжали считаться людьми второго и последнего сорта. Нам по поводу и без говорили это в глаза, называли врагами народа и советской власти, кулацкими выродками, мордами и тепличными сынками и дочками, другими ядовитыми прозвищами, ругательствами. Нас с трудом оформляли на самые непрестижные и малооплачиваемые работы. На 27-й странице наших паспортов имелась отметка: «Находился в спецпоселении с 1931-го по 1947-й год». С большим трудом и проблемами удавалось пробиться в учебные заведения, хотя многие люди, вышедшие из вышеописанного ада, были гораздо ответственнее, совестливее и грамотнее тех, кого весь этот ужас обошёл стороной. Процветали недоверие, слежка, доносы, нас лишали прав вступления в комсомол, не говоря уже о партии, нам не доверяли ответственные посты. В нашу сторону косо смотрели чиновники, оговаривали и игнорировали в обществе, незаслуженно наказывали. Многим из нас приходилось быть объектом травли и преследования.

На основании полученных реабилитационных документов нам, наследникам первой очереди, должны были возвратить разграбленное имущество, в том числе дом, если это было изъято в результате политических или административных мер наказания.
Наш дом, кстати, сохранился, жили в нём тогда совершенно чужие люди. Он достался им как угодникам сначала старого режима, а потом сталинского беспредела 1931-1953 годов. А наша жизнь была растерзана на клочки, нас лишили детства, юности, отрочества. А потом до глубокой старости обещали, обнадёживали, сулили… Жаль, многие так и не сумели дождаться хоть каких-то результатов.

Ещё больше новостей – на нашем канале. Читайте нас в Телеграм https://t.me/belrab