Былинки

Бедный башкир

Айрат Касимович - старик безобидный, славный, спокойный, как все башкиры, но… наивный до святости.
Когда-то он услышал очередное выступление Жириновского по телевизору. Помните, когда Владимир Вольфович всех башкир предложил переселить в монгольские степи? Сильно возмутился тогда Айрат Касимович и написал Жириновскому письмо в Госдуму: «Я бедный башкир, а вы такие обидные слова говорите: идите, мол, башкиры, в свои монгольские степи. А мы не хотим ваших монголий, мы на своей земле живём. И я, между прочим, сорок лет на комбинате отбухал, а мне даже открытку не прислали в День металлургов».
Через месяц Айрат Касимович получил денежный перевод на своё имя. Он поначалу не понял: думал опять квитанция какая-то пришла, но внучка прочитала мелкий шрифт и закричала:
- Бабай, тебе Жириновский тысячу прислал!
Действительно, на бланке так и значилось: Айрату Касимовичу – 1000 рублей. От партии, мол!
А в нижней части - приписочка: «Уважаемый Айрат Касимович! Мы знаем Ваши заслуги пред нашей общей Родиной. Спасибо Вам за Ваш труд! За Ваш весомый вклад в наше будущее. Для нас важно мнение каждого избирателя. Голосуйте за нас!»
Айрат Касимович пожал плечами, получил перевод и отдал деньги Фариде, супруге своей, как всегда привык делать. Правда, выпросил себе на чекушку. Купил и позвал соседа Петра Никитича. Айрат Касимович после выхода на пенсию жил в деревне, откуда был родом. Деревня эта находилась в соседней с Башкирией области, и жили там половина русских, половина башкир.
Нет, Айрат Касимович не пил: просто повод, согласитесь, хороший появился. Да и Пётр Никитич никогда от компании не откажется. Чекушки оказалось мало, и Пётр Никитич полез за заначкой... Долго потом по деревенской улице раздавалось:
«…Грудь его-о в медалях, ленты в я-а-ко-орях!» Это пели неровным дуэтом два соседа - Айрат Касимович и Пётр Никитич.
Потом вся деревня стала писать письма. Зюганову, Киркорову, Наташе Королёвой… Но те молчали: ни весточки, ни сочувствия, ни денежных переводов.
А потом вдруг губернатор области прислал Айрату Касимовичу поздравление с 9 Мая. Так и написал: «Уважаемый Айрат Касимович! Мы ценим Ваш труд, Ваш вклад в наше будущее!»
Спасибо, мол! И синяя подпись внизу. Особенно Айрату Касимовичу польстила эта самая подпись. Он всем в своей деревне об этом рассказал:
- Меня, бедного башкира, сам губернатор поздравил! Ладно бы там по телевизору, а то ведь лично открыточку прислал. И главное – расписался. Нас ведь таких, как я, бедных башкир много, а сколько еще русских с татарами? И он ведь каждому расписался! На каждой открыточке. Лично!
Айрат Касимович говорит с небольшим акцентом, и у него получается так: «Лищно!» При этом он показательно поднимает палец к небу.
Понимающие люди, услышав это, помалкивают, пряча улыбку: зачем расстраивать старика и рассказывать, что подпись эта – вовсе не подпись, а факсимиле. И ставится штука эта полиграфическим способом без участия человека. Пусть, мол, старик думает, как думает…
А Айрат Касимович прямо-таки не унимался. На почте, в магазине, в клубе, где он пел в ансамбле «Шишмэкэй», на улице, в гостях, в сельской администрации - всем и каждому он твердил:
- Ведь сам губернатор для меня расписался! А комбинат забыл. Надо написать Путину… Лищно!

Гражданка России

Сигизмунд Артурович Кричман – русский! Он всем и каждому твердит:
- Я русский до мозга костей!
Сигизмунд Артурович жил одно время в Казахстане, окончил консерваторию в Алма-Ате и имел тонкую организацию души. Она была настолько тонкой, что даже просвечивала местами, и все взирали на его внутренний мир, как сквозь стеклянную витрину. А он и не стеснялся!
Папа у него еврей, мама украинка, бабушка наполовину уйгурка, дедушку никто не помнил. А Сигизмунда Артуровича откровенно недолюбливали. За что? Всё просто: во-первых, в представлении большинства он был евреем, во-вторых, он не хотел быть евреем.
- Какой ты русский? – злобно бросали ему. – Ты – Кричман! К тому же Сигизмунд…
Впрочем, казахи называли его Сыгизом, русские - Семёном. Но Сигизмунд Артурович не унимался:
- Я Сигизмунд Кричман! Истинно русский! Быть русским означает быть сопричастным к русскому миру. Происхождение в данном вопросе значения не имеет.
После подобных уточнений его не любили ещё больше.
Сигизмунд Артурович любит произносить:
- Мой бог – Рахманинов!
Эта фраза просто выносила мозг у многих из его соседей. Особенно у тех, кто понятия не имел, кто такой Рахманинов. Потому что их музыкальные пристрастия не выходили за рамки степной балалайки.
Одним словом, непросто жилось Сигизмунду Артуровичу Кричману. Но речь пойдет не о нём, а о том, как он решил перебраться в Россию и пришел в миграционную службу, чтобы получить вид на жительство. И вот какую картинку он там увидел.

Итак, Россия. Середина девяностых, миграционная служба, огромная очередь возле кабинета. Люди стоят вдоль стен, сидят на хромых стульях и на корточках. Сигизмунд Артурович тоже встал неподалеку. Рядом - пожилая женщина. Прислонившись спиной к стене, она держала в руках увесистую папку с документами. Седые пряди рваными кусками сползли на ее высокий лоб.
Сигизмунд Артурович не умел молчать более двадцати секунд. Он тут же познакомился с женщиной и выяснил подробности её прихода в это учреждение. Сделал, скорее, не из любопытства, а из-за стремления к общению. В Казахстане на своем участке в четыре сотки, где он безуспешно пытался выращивать дыни, преодолевая одиночество, он разговаривал даже с муравьями.
Женщина рассказала ему, что два года назад переехала в Россию из Средней Азии. Россия для нее – родина, место, где она родилась, крестилась и выросла. Её история типична для многих русских, оказавшихся в ближнем зарубежье после развала СССР. В жарких среднеазиатских степях женщина строила секретный завод, который был уникальным в своём роде: там производились какие-то компоненты для ракетных комплексов. Женщина вы-
шла замуж, родила детей, получила квартиру и три почётные грамоты с профилем Ленина за добросовестный труд. Всё! Потом пришла иная эпоха, где быть русским стало обидно и невыгодно. И даже опасно. Похоже на дом, который новые хозяева решили снести: кирпичики они сложили в уголок, а старый цементный раствор выбросили на помойку. Цемент – это русские, а кирпичи – национальные государства.
Женщина после развала Союза ещё какое-то время оставалась жить в степном краю, который сразу сделался для нее враждебным. Дети уехали в Россию, муж, ведущий инженер завода, умер от инсульта, сам же завод продали американцам. Продали, кстати, за четыре американские фуры, наполненные коробками с американской жвачкой (она в ту пору была в большой цене). Буквально на следующий день после продажи американцы закрыли завод, а потом благополучно снесли и открыли на его месте рынок. Сохранилось лишь административное здание, где позже разместилось турецкое консульство.
Работы не было вовсе, женщина сидела дома и смотрела в окошко на свой завод, вернее, на рынок. Она беззвучно, с каким-то потаённым отчаянием взирала на всю эту торговую суету: на ушлых людей в халатах и тюбетейках, которые весело торговали фруктами и жарили мясо в своих наспех поставленных палатках.
- А мне и поесть нечего было, - рассказывала женщина, бросая на Кричмана редкие взгляды своих поблекших глаз. – Сыновья, конечно, помогали, но им и самим было несладко…
До пенсии ей оставалось полтора года. Женщина стала вязать носки и продавать их на рынке, но через неделю у нее отобрали место, потому что за торговлю надо было платить сразу в две кассы: в первую – официальную, во вторую - бандитскую. Бандиты не гнушались обкладывать данью даже носочниц.
- Наглые такие, жирные, все в спортивных штанах с вытянутыми коленками и шлепанцах на босу ногу, - вспоминала женщина. - Тьфу! Я всё думаю: неужели, имея такие деньги, они не могли себе приличные костюмы купить?
Её переезд в Россию был делом решённым: сыновья купили домик в полузаброшенном селе, и вот теперь женщина два года кряду ежемесячно ездила в миграционную службу для получения российского паспорта.
- Неужели меня заставят еще и экзамен сдавать на владение русским языком? – спросила она Сигизмунда Артуровича. – Как вы думаете?
Тот пожал плечами и вспомнил своего приятеля, который, переехав из Казахстана, сумел быстро получить паспорт. Правда, дал взятку.
- Я бы дала, - сокрушенно протягивает женщина. – Но не умею. Стыдно.
Очередь двигалась медленно. Человек напротив, сидя на корточках, начал тихо молиться, выставив перед собой ладошки.
- Я там, в Средней Азии, в церковь стала ходить, - продолжила женщина. – У нас маленькая такая церквушка была с трапезной. Все оставшиеся русские стали ходить туда после того, как советскую власть отменили. Ходили, скорее, не по вере, а из-за голода, чтобы потом в трапезной поесть…
Она рассказывала и смотрела на человека, который размеренно читал свою молитву. Ее лицо неожиданно озарилось улыбкой:
- Помню, Айсулпан, моя подруга, с которой мы в одном цехе работали, тоже со мной в церковь напросилась. Молиться она не молилась, конечно, потому что, сами понимаете, вера у нее другая, но в трапезной нам давали рисовый суп и перловую кашу. Иногда даже выпечку. У Айсулпан мама была старенькая и больная, она ей церковные булочки носила. Вернее, эти… как их… просфорки, да! Помню, мы все делились с ней этими просфорками, а она всё плакала...
Женщина достала платок из сумки. Вдруг в коридоре появилась тучная особа в ярком длинном платье и платке, завязанном на затылке. В ушах у нее - огромные серьги с подвесками, которые бренчали при каждом шаге. Широкое лицо у особы лоснилось от пота, из-под платья виднелись цветные штаны, вздёрнутые на щиколотках. Очередь она не заняла, а смело открыла дверь кабинета. Все молчали. Кричман - нет:
- Уважаемая, здесь, простите, очередь!
- И ты следующий? – бросила она Сигизмунду Артуровичу и, не останавливаясь, зашла в кабинет.
- Она богатый! – прошептал Кричману человек, который только что помолился. – Шайтан-баба!
Он сообщил, что у особы пять палаток на рынке, несколько квартир и гражданство России. А еще она строит большое кафе восточной кухни в центре города. В миграционную службу явилась, скорее всего, чтобы оформить вид на жительство для своих земляков.
- Все наши мужик её боятся! – добавил человек на корточках.
Через двадцать минут особа вышла. Сигизмунд Артурович поймал ее взгляд:
- Здравствуйте! – сказал он ей.
- Здрр-ысь! – процедила особа.
- А можно я вас спрошу?
Очередь внимательно посмотрела на Сигизмунда Артуровича.
- Чё ты хотел? – спросила без малейшего акцента, сверкнув колкими искорками из щелочек глаз особа.
- Возьмите, пожалуйста, на работу эту женщину, - Кричман показал на свою новую знакомую, приехавшую из среднеазиатских степей. – Она завод на вашей родине строила…
- Моя родина – Россия! – резко бросила особа и, взглянув на женщину, спросила: - Русская?
- А это важно? – вставил Сигизмунд Артурович.
- Русских не беру. Своих девать некуда.
И пошла к выходу. Сигизмунд Артурович, женщина и вся очередь смотрели ей вслед. Бубенчики в ушах особы звучат радостно…
Но Сигизмунд Артурович Кричман, как уже сообщалось, не умеет молчать более двадцати секунд. Он начал рассказывать не гражданам России, собравшимся в миграционном центре, о второй прелюдии Рахманинова. О том, что великий композитор сумел выразить в ней всю красоту и вселенскую отзывчивость русского духа. Не забыл он и присовокупить:
- Мой бог – Рахманинов!

Батюшки!

Стою на пятачке. Думаю, зайти в магазин или нет? Если зайду, оставлю там тысячу. Это при самом минимальном раскладе. А если не зайду, то тысяча останется в кармане.
Мои мысли прерывает машина, которая едет по центральной улице, рычит, а из окон раздаётся песня. Прислушиваюсь. Батюшки! Да это ж «День Победы»! Знаете, радостно так стало на душе. От того, что молодёжь нынче вместо своего рэпа, наконец-то, нормальные песни стала слушать.
Машина останавливается на светофоре, песня разлетается вокруг. Я начинаю подпевать: «Здравствуй, мама, возвратились мы…» Стоп! Что за оказия? Я пою одни слова, а там, в машине, звучат другие. Прислушиваюсь… А в ней, в песне-то, не про Победу нашу поётся, а совсем про другое. Вместо: «Этот День Победы», - там звучит: «Слава Ук…»
Смотрю на других людей: как они реагируют? Но никто, кроме меня, не прислушался к песне. Машина злобно рявкнула и резко повернула на перекрестке, вновь успев провозгласить: «Слава Ук…»
Зачем я это рассказываю? Не знаю. Я где-то слышал, что «Слава Ук…» - стало нацистским приветствием.
Номер машины не запомнил. Помню только, что приземистая такая, серенькая. Русская.

Д. Митрич.

Ещё больше новостей – на нашем канале. Читайте нас в Телеграм Газета «Белорецкий рабочий» https://t.me/belrab