Как рождались башкирские легенды

Родился Роман Андреевич в 1915 году, с 1947-го по 1951 год работал редактором газеты «Белорецкий рабочий», являлся литературным консультантом русской секции Союза писателей Башкортостана в Уфе. Всё свободное от службы время он посвящал изучению документов, встречам со старожилами, все отпуска вместе с женой Зоей Васильевной проводил в поездках на лошадях или пеших походах по сёлам и деревням ставшего ему родным края. Во время этих своеобразных экспедиций встречался с местными жителями, по крупицам восстанавливая истории создания заводских поселений, биографии известных граждан города и района. Кроме того, во время «полевых» поездок по сёлам и деревням Белоречья Роман Андреевич накопил огромный фольклорный материал.

По данным центральной городской библиотеки.
Фото из архива историко-краеведческого музея.

Природа щедро одарила горную Башкирию, заложив в её недра железные, медные и золотоносные руды. Хрусталь здесь не редкость, встречаются алмазы. Богата Башкирия и другими сокровищами. В горах струится народная речь, блестят алмазы пословиц, слышатся незаписанные песни.
В разное время бывал я в башкирских аулах. В каждом из них есть седобородые старики. Носят они рубахи ниже колен, широкие штаны, камзолы, на чисто выбритых головах - тюбетейки, на ногах - сарыки с легкой подошвой. Старики из уст в уста передают легенды. Я не раз с затаенным дыханием слушал рассказчика. И записывал услышанное.
Помню, выдалось жаркое лето. Над вершинами гор небо отливало цветом яичного желтка, жухли травы, в понуром смирении стояли деревья. В ауле Кирдас люди словно повымирали, прячась от солнца под навесами. На плоских крышах бревенчатых изб сушились рассыпанные ягоды клубники, распространяя по улице ароматный запах.
В столь знойный полдень мне было невмоготу продолжать свой путь. С лица градом лил пот, рюкзак с пожитками натер плечи, отяжелели ноги от пройденных без отдыха многих километров. Я завернул к знакомому по прежним походам Афтахитдину абзыю.
Удивительный это человек, в семьдесят лет не утративший свежести взгляда и бодрости духа! Положи перед ним простой камень, и он от восхода до захода солнца может рассказывать о нем такое, чего люди не знали.
На сей раз я застал его рассматривающим на ступеньках сенцев кусок горного хрусталя.
- Возле ручья нашел, - опередил Афтахитдин абзый мой вопрос.
Где уж тут заведенные разговоры о здоровье, о житье-бытье и с обязательным самоваром. Он не торопился. Да и я знал: будет чай. И мёд будет. Скинув рюкзак, я пристроился рядом и через несколько минут забыл про усталость. Глаза Афтахитдина засветились, он будто приготовился к свершению намаза:
- Знаешь, почему в башкирских горах хрусталя много?
И, не дожидаясь ответа, продолжил:
- Тебе доводилось когда-нибудь видеть унывающего башкира? Нет! В затруднительную минуту он способен взять курай и заиграть весёлую песню. Да! Рекой Агидель разлилось по Башкирии горе, когда люди узнали, что не стало батыра Салавата Юлаева. Плакали все - от мала до велика. Плакать уходили в горы - по одному, по два и больше. Падали слёзы на землю, просачивались в её недра. Слёзы были горькие и чистые, долго лежали в земле и твердели. И превратились слёзы в прозрачный камень - хрусталь... Если в наших горах малый хрусталь находят, значит, на этом месте один человек втихомолку плакал. Если покрупнее - несколько человек лили слёзы. А если большой хрусталь отыщут - всем аулом слёзы лили…

Я был в пути ещё несколько дней, пока не очутился у подножия горы Ирендык. Здесь меня ждала другая чудесная легенда. Под шатром июльского неба на берегу речки сидел на камне престарелый башкир в цветном засаленном бешиете и умиленно смотрел на горы. А рядом, в сочной траве, поправившейся после проливного дождя, паслось артельное стадо овец.
Уставшему от длинной и тяжелой дороги лучший отдых - случайная встреча с пастухом, задушевный разговор с ним.
Пастух назвался Янузаком, оказался словоохотливым и с нескрываемым удовольствием говорил о своём необратимом одиночестве, заставившим лучше узнать природу, понять её живой язык. Он восторгался красотой родного края и торжественно произнёс:
- Увези меня хоть на Арал-море, все равно пешком вернусь на Ирендык! Как Ханифа...
- Кто такая Ханифа? - заинтересовался я.
- О, джигит, это девушка - прелестная девушка! Вон её дорога, - показал пастух сучковатой березовой палкой на восточный склон горы.
И он поведал мне трогательную историю давних времен. В неё можно было и верить, и нет. Я поверил.
...Когда щедрое солнце начинало нежить озябшую землю, и весна расстилала по ней зеленую кошму, бедный Ибрагим покидал своё зимнее пристанище - покосившуюся избушку, на крыше которой росла полынь, а развалившаяся глиняная труба была нахлобучена дырявым горшком. У подножия горы Ирендык он раскидывал белоснежную тирму. Едва забрезжило утро и поднялся туман, взору открывалась величественная картина отрогов Южного Урала. В чаще щебетали птицы. Косолапый медведь хрустел валежником. Пробегала испуганная коза.
В это раннее время Ибрагим любовался солнцем, хвалил мир и благодарил Аллаха за посланную красавицу - дочь Ханифу, которая радовала его старческое сердце и украшала последние дни его догорающей жизни.
Уральский камень самоцветный - дочь Ибрагима Ханифа! Стройна она, как коза горная, глаза у неё глубоки, как ночь, косы длинные, иссиня-черные, а на щеках - румяный восход зари.
Увидел однажды Ханифу Мусабек - сын башкирского хана - и стал просить отца, чтобы тот взял ему в жены красавицу-девушку. Запротивился хан. Был он знатен и богат, владел всем золотом, добытым людьми в горах Башкирии, и не хотел ханскую кровь смешивать с простонародной. Но беспрестанные думы Мусабека о Ханифе заставили хана поколебаться: любимый сын таял на глазах отца.
Снарядил хан караван из ста верблюдов, отправил к Ирендыку бухарские ковры и шелковые ткани, наряды со звонкими монистами, золото - рассыпное и в самородках. А сзади каравана смуглые погонщики вели гурты овец. Думал башкирский хан, что не устоит девушка перед подарками, тронет ими сердце и самого Ибрагима - бедного, но гордого.
Едва слышный звон бубенцов долетал до Ибрагима, привыкшего ловить любые шорохи. Вскоре из-за горы вывернул огромный караван, от него отделились три всадника и вмиг предстали перед кочевником. Назвались они послами башкирского хана.
Гостеприимно провел Ибрагим послов в свою тирму, но в душе он таил тревогу, смутно догадываясь, зачем те прибыли. И сказали послы, что Мусабек не может жить без красавицы Ханифы, а хан прислал большой калым.
- Не отдам свою дочь в чужой дом! - воскликнул старик. - Сам ещё не успел на неё наглядеться.
Заложили послы тирму кочевника коврами, тканями и нарядами, а в горе Ирендык устроили золотой клад. Ибрагим умолял их увезти калым обратно.
- Не приказано нам золото возвращать. Ханифу нам велено привезти!
Так ни с чем и уехали сваты.
Оскорблённый башкирский хан боялся, что вся Башкирия узнает о дерзком отказе Ибрагима. И тогда он проклял своего сына, приказав ему навсегда уехать на Арал-море. Но Мусабек не мог расстаться с мыслью о Ханифе. Набрав сотню воинов, он ночью прискакал на Ирендык, погрузил заложенное там золото и пытался силой увезти на Арал-море Ханифу, взяв себе в жены, а Ибрагима - в почетные тести.
Не выдержал старик случившегося и умер. Отказалась и Ханифа ехать в чужую страну, сказав, что руки на себя наложит. Долго-долго умолял Мусабек Ханифу покориться. Согласилась она ехать на Арал-море с условием, чтобы ручьи и реки Башкирии не переезжать поперек, а объезжать только в верховьях.
Много ручьев и рек в Башкирии. Текут они причудливо, извиваясь меж гор. Едешь вдоль берега на восток и не заметишь, как повернешь на запад, смотришь: на прежнее место приехал! Только доберешься с трудом до верховья одной реки, перед тобой - другая, третья... Тридцать лет вёз Мусабек Ханифу, объезжая ручьи и реки, но так и не мог выехать из Башкирии.
А Ханифа тем временем горстями бросала золото в каждый ручей и реку.
На тридцать первом году пути посмотрел Мусабек на невесту и не нашел в ней красоты прежней - от горя состарилась девушка. И отпустил Мусабек Ханифу домой, один уехал на Арал-море. А в ручьях и реках Башкирии и поныне находят золото, - заключил башкир-пастух.
Тот год для меня был особенно везучим: записная книжка оказалась заполненной с первой до последней страницы. Перелистываю её и вспоминаю о встрече с башкирским сэсэном Саляхом-Тажи.
Подобрав под себя ноги, он поудобнее пристроился на колхозной поляне, поднес ко рту тростниковую дудку и, закрыв от удовольствия глаза, заиграл волнующую мелодию. Он играл и рассказывал:
- Пою про удалого джигита Яика и несравненную кызым Агидель. Нигде больше не текут столь красивые реки. Только они так умеют мчаться в горах и говорливо шуметь на перекатах. Яик и Агидель! Они были рождены друг для друга. Про любовь пою!
Переглянулись отдыхающие колхозники, затаили дыхание. Ничего, что знакома легенда. Когда цветёт липа, кто же откажется каждый день вдыхать её медовый запах?
Курайсы ловко водил пальцами по отверстиям дудки, извлекая из неё гортанные звуки - то длинные и осторожные, то короткие и смелые.
- Сосватал седой Урал джигиту Яику кызым-реку Агидель, уплатил большой калым: перенес с берегов жениха сосны и ели, дубы и березы и украсил ими берега невесты: «Никогда не высыхай, красавица, в полуденный зной отдыхай под сенью леса. Водись в лесу множество птиц и зверей». Расстелил Урал по её берегам зеленые луга: «Вольно гуляйте в сочной траве косяки скота». Про щедрость пою!
Как тончайшие нити кружев, сплетались звуки его курая. В них были шелест травы и пение птиц, порывы ветра и журчанье воды.
- До туя встречался Яик с Агиделью на склонах горы Иремели. Не найти лучшего места для уединения влюбленных: для них весна полыхала белым огнем черемухи, само солнце соединяло нареченных радугой. Яик шептал Агидели лучшие на свете слова. Была в них великая сила, кружилась голова, и приятно замирало сердце красавицы...
Страстно играл курайсы.Ду-
малось, что он вкладывает в песню свою душу когда-то лихого джигита, тоже любившего красавицу-кызым. Но вдруг его лицо сделалось сумрачным:
- Непостоянным оказался Яик, изменил он Агидели и укатил свои воды в Каспий.
Сэсэн старался ярче передать боль души влюбленной. По его лицу было видно, как он страдает.
- Узнал об измене старый Урал, забеспокоился: как бы калым не пропал. Ладно, если родители невесты сами от жениха откажутся, тогда, по старинному башкирскому обычаю, и калым возвратится... Не последовало отказа. Сильно любила кызым джигита, готова была всё простить ему. Но стыдно было замутившемуся жениху смотреть в глаза чистоструйной невесты. Не возвратился он к ней. Так и пропал калым. С тех пор течет Яик в Каспий, незащищенный лесом от ветров, а на берегах Агидели растут сосны и ели, дубы и березы...
Курайсы оборвал тревожную мелодию и с просветленным лицом положил на колени курай.
- И всё же нашла Агидель своего любимого Яика! Влилась она в Каму, вместе с ней потекла в Волгу. Волга впадает в Каспий. В том далеком море целуются волны Агидели и Яика.
Облегченно вздохнули люди.
- Пусть на берегах Агидели всегда шумит лес, зеленеют луга!
Безобидная хитринка сверкнула в глазах сэсэна:
- А кто знает, может, Агидель изменила Яику? У красавиц такое случается. Зачем она потекла в Каму, а потом в Волгу? Для чего ей понадобилось Каспийское море? Разве хорошо засматриваться на чужих джигитов? И не заслуга ли Яика, что он напрямик помчался в Каспий и там отыскал свою невесту?!
Окружающие произнесли хором:
- Пусть Яик и Агидель постоянно текут в Каспий!
Не утерпел и я, крикнул:
- Пусть!

Роман Алфёров, 1960-е годы.

Ещё больше новостей – на нашем канале. Читайте нас в Телеграм https://t.me/belrab