Былинки

Восемь строк

Читаю Пастернака:
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
Какие восемь строк имел в виду поэт? Меня всегда мучил этот вопрос. Почему именно восемь?
Недавно нашёл у одного литературоведа такое объяснение: восьмерка, мол, это перевернутый знак бесконечности, куда автор пытался вместить все существующие переживания и вихри человеческих страстей:
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях…
Мне думается, что это точка зрения надуманная. Зачем этот мистицизм? Всё куда как проще! Пастернак обожал Пушкина, который был для него, как и для каждого русского поэта, неким мерилом. Пушкин – это уже давно имя нарицательное, обозначающее абсолют поэтического взлёта.
Задумайтесь: какие пушкинские строки вам первым делом приходят на ум?..
У всех по-разному: кто-то вспомнит дядю «самых честных правил», другой русалку, которая «на ветвях сидит», третий процитирует заученные в школе строки:
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда
пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
А мне почему-то сразу вспоминается нежное и прозрачное в своей незыблемой чистоте стихотворение:
Я вас любил: любовь еще,
быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас
больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно,
безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренне,
так нежно,
Как дай вам бог
любимой быть другим.
Теперь посчитайте количество строк… Их восемь!

Библия как поэма

Самым великим поэтом в человеческой истории был царь Давид. Это я об авторе библейских псалмов. Он является автором большей части Псалтири.
Вообще, Библия – это сугубо поэтическая данность. Однажды сказал об этом священнику, и тот сразу же поморщился: дескать, не кощунствуешь ли ты, братец? Нет, не кощунствую…
Посмотрите: Библия состоит из 66 книг, каждая из которых делится на главы. А они, в свою очередь, - на стихи. При каждом цитировании библейского текста принято писать: глава такая-то, стих такой-то…
А что является основой любого стиха? Конечно же, образ. Этому учат в школе. То есть выходит, Библия – это поэтическое произведение, которое образным языком повествует о мироздании и происхождении человека. Говоря о поэтичности Библии, я совсем не имею в виду ее литературность. И намеренно ухожу от вопросов веры, ведь на протяжении веков люди спорят о том, являются ли библейские истории реальными историческими фактами. Или всё это всего вымысел? В конце концов, древние люди языком поэзии могли говорить о самых обыденных и злободневных вещах.
Итак, Библия – это большая поэма, где образно начертана человеческая история и обозначены штрихи будущего. А почему для этого был выбран именно язык образов? Тут все понятно: простым человеческим наречием излагать вечные истины так же невозможно, как пытаться влить безграничное море в бочонок из-под кваса. Образ расширяет сознание в сторону Вечности.
Но есть, как говорится, одна закавыка. Дело в том, что любой поэтический образ может существовать лишь в своём первородном виде. Все попытки его перевода искажают, сужают понимание того, что хотел сказать автор. Недаром говорят, что переводчик любого поэта является его соперником. Но кто может соперничать с Давидом? Он писал на неизвестном нам языке, некоторые исследователи склонны считать древнееврейским. Это очень спорный вопрос, потому что самые ранние тексты являются уже переводными.
А потом были переводы на латинский, греческий, церковнославянский и другие языки разных племен и народов. Представляете, как за это время изменился (хочу уйти от понятия «исказился») образный язык Давида? Но всё равно эта поэзия остаётся прекрасной в своем величии. Божественной!
Те, кто хотя бы раз читали Псалтирь, меня поймут. Но читать эту книгу необходимо исключительно на церковнославянском языке. Почему?
Во-первых, церковнославянский перевод ближе к первоисточнику. Во-вторых, перевод Псалтири на современный русский слишком прозаичен, он лишен многих поэтических красок, которые в ярком множестве обнаруживаются в тексте. Это чувствуется даже на слух!
Послушайте: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится».
Теперь перевод: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится».
Церковнославянский текст: «Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна».
Современный перевод: «Он избавит тебя от сети ловца и гибельной язвы».
Непонятно, почему «словесе мятежна» переведено, как «гибельная язва»? Но самое главное: при переводе напрочь потеряна внутренняя ритмика и певучесть языка Псалтири.
Ещё раз послушайте: «Живый (ударение на второй слог!) в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится».
Мы просто счастливый народ, если у нас сохраняется язык прошлой эпохи, который сегодня используется во время церковных служб. Я порой хожу в церковь только затем, чтобы услышать этот язык.

Пушкин после взрыва

Отталкиваясь от предыдущей былинки, попытаюсь представить, как будет выглядеть перевод стихов Пушкина лет через триста-пятьсот, если вдруг (Боже, упаси!) человечество утратит все оригинальные источники. Например, вследствие страшной катастрофы…
Думаю, что среди выживших обязательно будут русские (если они доживут до того времени). Причем, скажем так, не самые образованные из них. Это будут какие-нибудь жители отдаленных урало-сибирских окраин, где много пьют. И вокруг - много леса. Они сумеют спрятаться в пещеры от ядерного урагана, который пронесется вокруг Земли.
И вот в тоске по погибшему человечеству они после того, как осядет радиоактивный туман, станут по памяти воспроизводить стихи Пушкина. Это будет выглядеть примерно так:
Мороз и солнце. Классно!
Ты спишь, чувиха? А напрасно!
Вставай, в натуре, похмелись,
Звездою Севера явись…
Впрочем, хватит изгаляться над Пушкиным. Он всегда останется в нашей культуре как исключительно солнечный гений. И никогда не будет утрачен.

Современный поэт

Ко мне пришёл поэт. Вот написал это и тут же вспомнил Маяковского:
Он вошел, склоняясь учтиво.
Руку жму.
- Товарищ - сядьте!..
Забыл, как там дальше?.. Сейчас посмотрю в интернете:
- Я писатель. Не прозаик.
Нет. Я с музами в связи, -
Слог изыскан. Как борзая,
Сконапель ля поэзи…
Так вот, пришел поэт и стал читать свои стихи. Жутко слабые и вычурные. Причем оттолкнула именно их вычурность. Я эти стихи, разумеется, не запомнил, но звучали они примерно так: «Топор ты мой, топор, родной ты брат пилы!»
Я спросил его:
- Вы действительно считаете, что вы – поэт?
- Да! – гордо провозгласил он.
Я стал читать ему Маяковского, Цветаеву и ещё кого-то. Он сумрачно слушал, а потом, перебив меня, заявил:
- Мне этого всего не надо! Я не хочу забивать голову чужой поэзией, чтобы не стать подражателем.
Во как! Это то же самое, как если бы какой-нибудь чванливый изобретатель вдруг брякнул: «Я не стану отталкиваться от опыта прошлых лет! Мне неинтересны изобретения моих предшественников». И после этого стал изобретать колесо…
Поэт ушёл от меня рассерженным. Я искренне посоветовал ему больше читать классику и меньше всего претендовать на звание поэта.
Оно слишком высокое…

Писатель

Сегодня многие называют себя писателями. Наткнулся недавно на страницу одного такого новоявленного прозаика. Стал читать. Лучше бы я этого не делал…
Во-первых, сюжет - полный плагиат известного произведения. Во-вторых, язык… Тут наш писатель предложил свой вариант подачи. Правда, лучше бы он своровал. В каждом предложении – «блин»! Вот пример: «Город, блин, сверкает огоньками, и мы идём по набережной: кругом тихо, блин, как в склепе…»
Это я по памяти воспроизвёл. Написал письмо автору на его страничку в сети: «Уважаемый, такой-то! Зачем ограничивать себя блинами? Зачем вы прячетесь за эвфемизмами? Давайте напропалую: мля! Читатели будут в восторге!»
Написал, но не отправил: зачем расстраивать писателя? Он скоро сопрёт еще какой-нибудь сюжетец, обложит его пышными «блинами» и выложит для чтения. Может, книжонку издаст.
Я сразу вспомнил Игоря Павловича Максимова, белорецкого писателя. В его рассказах -
изумительный язык! Сочный, русский, с деревенской хваткой, запахом сена и гари от черной бани… Игорь Павлович терпеть не мог похабщину и считал, что осквернять язык также грешно, как гадить на надгробие предков…

Игорь Павлович

Кстати, об Игоре Максимове. Однажды он пришел в редакцию и стал читать рассказ одного известного автора. Этот рассказец он обнаружил в только что купленном им сборнике прозы. Сборник вышел широким тиражом в центральном издательстве. Игорь Павлович читал рассказ полушёпотом, чтобы не услышали женщины…
Сейчас я позволю себе не стесняться женского присутствия. Вот как примерно выглядело начало рассказа: «Сергеич привычно помочился в штаны. Он хотел сделать это на стенку, но, сука, постеснялся соседки на лавочке…»
Вместо слова «помочился» автор использовал народный синоним. Игорь Павлович прочитал этот рассказ и сказал:
- Я эту книжку купил, чтобы посмотреть, как пишут современные писатели. Теперь пущу на растопку…
Сам Максимов до конца дней стеснялся называть себя писателем.
- Книга издана на шикарной бумаге, Игорь Палыч! – сказал я ему. – Ей печку разжечь вряд ли получится…
Он тут же поймал моё настроение и шутливо отреагировал:
- Нет, рассказ неплохой… Совсем неплохой! Но если Сергеич в самом начале помочился, то… Почему в конце-то он не сходил по-большому?..

Национальные чувства

Думаю, эта былинка не придется по нраву тем, у кого слишком яркие национальные чувства. Нет, я совсем не против этих самых чувств! Просто у меня они, наверное, плохо выражены. Я человек советский и считаю, что гордиться своей национальностью так же глупо, как гордиться тем, что родился во вторник.
Гордиться можно успехами, победами, творческими взлетами над повседневностью, а не простой физиологической данностью в виде принадлежности к определенной нации. На мой взгляд, это путь ущербный…
Помню, в армии у меня был сослуживец, который на все претензии в свой адрес неизменно изрекал: «Прошу уважать мои национальные чувства!»
Родом он был с Западной Украины, и эту фразу измызгал до предела. Он вспоминал о национальных чувствах даже тогда, когда старшина указывал на его грязные сапоги… Но что с него было взять? Это был малообразованный сельский рогуль с озлобленным отношением ко всему русскому…
Но я никогда не думал, что такие реликты встречаются среди интеллигенции. Или среди той части народа, которая любит себя так называть.
Недавно у меня произошла встреча с милой девушкой. Она окончила университет, потом какую-то академию, затем курсы личностного роста и ещё что-то.
Она страшно гордилась своими дипломами и позволяла себе делать замечания всем, кто обнаруживался в поле её зрения. Я тоже попался на острие её критики.
- Слово Башкирия не употребимо в современной журналистике! – заявила она мне.
- Почему?
- Мы живем в Башкортостане, разве вы не в курсе этого?
- В курсе. Но журналистские тексты бывают разными, и титульное название республики употребимо лишь в официальной информации. А в иных жанрах возможно использование понятия Башкирия…
- Ни в коем случае! Это слово запрещено для публикаций.
- Кем запрещено? – изумился я. – Институтом русского языка? Правительством России? Организацией Объединенных Наций?
Девушка вспыхнула и зыркнула на меня колючим взглядом своих неумело накрашенных глаз.
Наверное, так ее учили на курсах личностного роста: сначала надо обдать человека презрением, потом тихо добить логикой. Но с логикой у нее оказалось плохо.
- А как вы на своем языке называете Россию? – не унимался я.
- Рэсэй, - ответила она, не до конца понимая, к чему я клоню.
- Почему именно Рэсэй, а не Россия? Будьте любезны употреблять сугубо титульное название нашей страны!..
Девица смутилась до чертиков. И наверняка возненавидела меня отчаянно. Чуть позже она удалила меня из друзей в социальной сети. Сначала я вроде переживал, но потом…
Потом случилась Украина. Случилась она, как известно, и по причине языковых запретов, когда тамошние сельские рогули стали посягать на великий русский язык. Все остальные обстоятельства приложились к этому.
Кстати, недавно наткнулся на пост в сети, который выложила вышеупомянутая девица. На курсах личностного роста её научили всегда быть в тренде, поэтому она написала: «Мы – за наших! За русский мир! За Победу!»

Д. Митрич.
Фото: phonoteka.org.