Ангел

- Ах ты, боже ж ты мой, да откуда ж ты свалился на мою-то голову. Вот несчастье-то какое. И как ты совсем не замерз в этой рубашонке своей?! Ангел, ёлы-палы…
Василич обнимал своими огромными ручищами маленькое, почти безжизненное тельце, пытался спрятать его под тулупом, но обмякшие, грязные крылья не помещались. Боясь их сломать, он схватил в охапку замерзающего ангела и со всех ног побежал домой.
- В нашей-то глуши – и ангел. Кого спасать-то надумал?! Нету туточки никого уже. Кто спился, кто уехал, пара человек всего и осталась, да и те доживают, как могут. Спасать надумал… Когда в храме-то у нас кто был? И креститься не знают как, хоспади прости.
А можа ты к Петровне летел? Она баба хорошая, добрая. В Бога верит. Всем помогает. Старая только ужо. Дети выросли, далёко уехали, на север куда-то. А она всё варежки да носки им вяжет, да на почту носит. Нинка, почтальонша, уж не говорит ей, что варежки ейные обратно прилетают, она их старикам потом в интернат относит. А то расстроится Петровна, только этим и живет ведь, - продолжал говорить сам с собой Василич.
- Ой, Василич, а ты шо за гуся тащишь? Где взял-то? - у магазина стояла Клуха-Болтуха, местная сплетница, баба вредная и злобная.
- Ну всё, началось… - пробормотал Василич, а вслух крикнул: – Где взял – там нет.
- Слушай, а можа ты к Николаю? - продолжил разговор со своей находкой Василич. - Он мужик молодой еще, только на пенсию вышел. Трактор имеет. Кому картоху, кому сено – все к нему. И машина у него есть. Старая, но есть. Если вдруг к врачу кому или из магазина что привезти – тоже всё он. Хорошо, правда, если трезвый. А то можа и на неделю пропасть.

Василич торопился и всё перебирал оставшееся население небольшой вымирающей деревушки, затерявшейся в непроходимых сугробах.
- Ну вот и дома. Хорошо, натопил с утра. Сейчас согрею тебя. Давай-ка, залезай на печку, вот те фуфайка, чтоб не ожёгся. А я чаю с малиной заварю. Ты как, чай уважаешь? А то, может, ангелы святым духом питаются? У нас святым духом жив не будешь. Я б тебе самогону бахнул, хорошего, ядреного, на меду, но вдруг не выдюжишь, хилый ты какой-то. Во, давай, пей чай лучше…
Василич, как маленького, ложечкой, поил крылатое существо малиновым чаем, и всё что-то рассказывал и рассказывал ему из нехитрой своей деревенской жизни… Ангел прижался к нему, обняв крыльями, затих, слушал. Потом неслышно вздохнул и уснул…

Василич бережно перенес невесомое тельце обратно на печку, уложил, подоткнул ватником, чтобы во сне на пол не скатился.
- Спи, спи… Умаялся, родимый. Утро вечера мудренее… И я спать пойду.
Кряхтя и охая, старчески поскрипывая, улегся на большую высокую кровать. И всё удивленно вздыхал: «Ангел, ёлы-палы… Ну ты ж подумай!»
Ночью ему снились удивительные, яркие, светлые сны. Он видел свою бабку в платочке её любимом, с которой они прожили полсотни лет. Она улыбалась ему и махала рукой.
Видел Ивана, с которым прошел всю войну, вместе вернулся в родную деревню и так по-глупому поссорился незадолго до его смерти. Иван протягивал ему самокрутку и смеялся.
Видел своих детей маленькими, деревню, в которой прожил всю жизнь, ещё живую, шумную…
Проснулся Василич рано. На душе было легко и светло. Встал, дошел до печки. Там никого не было. Только белое перышко зацепилось за задвижку. Вздохнул.
- Эээ-х…

Бережно взял перо в руки, прижал к себе. Постоял немного, улыбнулся. Потом тихонько подошел к углу, где стояли бабкины иконы. Неумело перекрестился.
- Ты это, Бог. Если ты и правда есть… Спасибо тебе… За все спасибо… И прости ты меня, если сможешь, дурака старого…

Рисунок Владимира Любарова.