Былинки

Джульетта

Жуля не выдержала искушения, когда увидела корзину с продуктами, стоящую возле машины священника. Батюшка, собираясь куда-то ехать, отлучился буквально на полминуты. Собачка воровски подкралась к корзине, быстро и профессионально распотрошила один из пакетов, схватила палку колбасы и кинулась наутёк.
Это был самый счастливый день в её жизни! Вот уже месяц, как эта бродяжка побиралась возле церкви. У неё даже рефлекс выработался на колокольный звон. Прихожане подкармливали ее и звали поначалу просто Собакой. Батюшка (после случая с колбасой) шибко рассердился и назвал её Жуликом. Однако гнать с церковного двора не велел.
Жулик (или Жуля, как впоследствии стали величать собачку) всегда имела виноватый вид. Даже когда ее пытались погладить, она поджимала хвост и мелко дрожала. Только одному человеку она доверила свое маленькое сердце! Это был дядя Боря. Расскажу о нем подробнее.
Дядя Боря – человек странный. Не в том смысле, что необычный (хотя и этого в нём навалом), а в том, что он странствует по приходам и монастырям России. Ни дома, ни семьи, ни детей у дядя Бори не было. Большую часть своей жизни он провел в тюрьмах. Больших воровских званий не поимел, просто оставался рядовым вором.
Уверовал дядя Боря на последней ходке. Теперь он странствует по России, плотничает, пишет стихи и читает их всем подряд. Стихи слабые, но искренние, чем и подкупают… В его голове давно и прочно перепутались светские и церковные понятия. Например, на мой вопрос: печатался ли он где-нибудь? – дядя Боря вскинул голову, потеребил бороденку и произнес: «Да! В газете «Советская Сибирь» Тобольской епархии…»
Был у дядя Бори один оставшийся грешок: временами он уходил в длительные запои. При этом речь его тут же менялась: если в первый день он еще говорил на понятном всем языке, то дальше от него слышался исключительно блатной жаргон. Криминальное прошлое боролось в человеке с обретенной верой.
Каким образом он оказался в нашей церкви, где ему отвели небольшую каморку, я не знаю. Он плотничал, помогал подметать церковный двор и делал другие работы.
Дядя Боря приголубил Жулю. И даже решил ее перекрестить. При этом он остался поэтом: из Жули собачка превратилась в Джульетту.
Однажды, зайдя в церковную каморку, я увидел картинку: дядя Боря лежал на старом диване, отдыхал, а рядом притулилась располневшая Джульетта, положив мордочку на плечо своего хозяина. У нее даже взгляд стал какой-то домашний.
Через год дядя Боря куда-то исчез. Наверное, ушел странствовать. Джульетту тоже с тех пор никто не видел. Наверное, побежала за своим благодетелем. Тоже стала странницей.

Теория эгоизма

Еще одна былинка о дяде Боре. Не знаю, жив ли он, но хочу поблагодарить его за науку. За твёрдые жизненные принципы, которые он исповедовал неумолимо и чётко.
Дядя Боря никогда никого не осуждал. И ни о ком не думал плохо. Впрочем, может, и думал, но наружу мысли свои не выплескивал.
- Кто это у тебя был намедни? – спрашивали его люди, видя, как кто-то выходил из его каморки.
- Хороший человек! – всегда отвечал дядя Боря.
Эта характеристика была неизменной. Он ее использовал в отношении каждого, кого встречал на своем пути. Для него все люди были хорошими!
При этом дядя Боря называл себя эгоистом. Да-да, именно так. Он даже теорию выдумал, назвав ее разумным эгоизмом. Суть ее в следующем: любой человек, осуждая других людей, вредит, прежде всего, самому себе. Раздражение – штука липкая и злобно пахучая. Это всё равно, что испачкаться фекалиями… Для сравнения: помню, в пионерском лагере у нас были туалеты на улице с дыркой в полу, и один пионер умудрился провалился в ту дыру. Пионера отмыли в бане, но запах от него стоял до конца смены. С осуждением - то же самое: любой, кто раздражается на людей, желает им зла, завидует, подличает, как будто ныряет в эту условную дыру в туалете. Кстати, есть такие персонажи, которые не выныривают обратно. Представляете, какой духовный смрад стоит в отношениях между людьми, если они постоянно осуждают друг друга. Другим хочется убежать на далекую лесную полянку и побыть среди луговых цветов в долгом одиночестве.
Так зачем же вредить самому себе? Зачем осуждать? Зачем нырять в эту греховную дырку, прорубленную в грязном туалете? Лучше ходить в чистой рубашке и дышать свежим воздухом свободы.
В этом и состояла теория дяди Бори: он, повторюсь, обо всех людях думал и говорил только хорошее. Если же хорошего не наблюдалось, то он просто выдумывал что-нибудь. И даже мысли свои дядя Боря старался содержать в таком же логическом порядке, то есть даже внутри себя он не допускал мотивов осуждения. Может, это не всегда получалось (сужу по себе), но он старался.
Теорию дяди Бори в ёмком изложении можно передать так: «Если я подумаю о человеке плохо, а он вдруг окажется хорошим, то мне станет стыдно за самого себя.Я долго не смогу себе простить это. А если я о человеке буду думать хорошо, а он потом окажется мерзавцем, то я всего лишь разочаруюсь в нём. А разочаровываться в других легче, чем в самом себе».

Отречёмся?

Непременно хочу рассказать эту историю. Вернее, вольно передать историю, которую мне когда-то давно рассказали. Возможно, что это был пересказ какого-то американского фильма.
Сюжет вот какой: в поезде ехал негр (или афроамериканец, если хотите), рядом - другие пассажиры. На очередной остановке зашёл пастырь. Он сел и начал проповедовать: «Покайтесь, братья и сестры, воздвигните ваши помыслы к небу, покоритесь Богу, благодарно воздайте ему…»
Негр его прерывает: «Пастырь, у меня есть, что вам сказать, но я стесняюсь это сделать при людях. Можно вас пригласить в тамбур?»
Пастырь радостно реагирует: «Чадо, ты на правильном пути, если решил очистить душу покаянием…»
Они оба вышли в тамбур, вдруг негр открыл наружную дверь, за которой мелькали кусты, деревья, телеграфные столбы, резко перевернул пастыря, схватив его за ноги и высунув наружу его тщедушное тельце. Пастырская голова почти коснулась рельсов. Негр орёт: «Отрекайся, а то сброшу вниз!» Пастырь вопит: «Отрека-а-аюсь!...»
К чему это я все это? Просто сегодня развелось слишком много проповедников. И слишком мало стало веры.
Извините за банальность, но мне вдруг в голову пришла фантастическая мысль: а что если вдруг всё повторится? Опять начнутся гонения на верующих, какие были в первые советские годы…Сколько останется истинно верующих? Не опустеют ли наши храмы, мечети и другие культовые сооружения? Я почему-то думаю, что многие тут же поснимают с себя кресты и хиджабы и стройными рядами вольются в общую массу безбожия. Впрочем, они, по сути, никогда из этой массы и не выходили.
А за веру будут стоять такие, как дядя Боря…

Михаил Ароныч

Мы сидели с Михаилом Аронычем на его даче, что на Ярославщине. Дача – громко сказано: так ярославцы и другие жители средней полосы называют дощатые домики, поставленные на своих четырех сотках земли.
Михаил Ароныч угощал свежей клубникой и много говорил. Он вообще любит поболтать. Любимая тема – отсутствие у него заслуженных наград за всё время его славного трудового пути.
А путь этот действительно славный: Михаил Ароныч по окончании Московского строительного института возводил мосты по всему Советскому Союзу. Строил их в Бурятии, Хакасии, на Камчатке, в Калининграде и в родной Ярославской области. Теперь он на пенсии и занимается выращиванием клубники. Но мысль о том, что его вклад в развитие мостостроительной отрасли был недооценен родиной, не дает ему покоя.
- В Тувинской окраине я построил шикарный мост! – рассказывал он. – Чудо! Картинка! И что бы вы думали? Всем дали награды, абсолютно всем: экскаваторщикам, бульдозеристам, водителям, смежникам и даже кладовщице, которая втихаря продавала арматурную сетку тувинцам. Догадайтесь, батенька, кто остался без внимания?
- Наверное, вы, - протянул я вяло.
- Совершенно верно! Для всех - почетные грамоты с профилем вождя, памятные подарки, медали. А про меня, замначальника стройки, напрочь забыли. Потому что я…
Тут Михаил Ароныч запнулся. Он по старой привычке, вернее, по какому-то внутреннему стереотипу не мог свободно на людях выговаривать это слово – «еврей». В его душе тут же строились высокие барьеры, возникали широкие водные преграды, через которые он не умел строить мосты.
- А взять Бурятию… - продолжил он через паузу. - Какой я, батенька, там мостик соорудил! Весь на свободных стяжках, широкая планировка, оригинальные проходные узлы. И опять все забыли про Михаила Ароныча. Как у Чехова, в «Пассажире первого класса»… Помните?
Я с трудом вспомнил этот рассказ, где говорилось об одном обделенном славой инженере, который тоже строил мосты.
- Там, в Бурятии, опять же всем дали награды. Абсолютно всем! Мне поначалу тоже обещали медаль, но среди строителей нашелся человек бурятской национальности, к тому же он оказался коммунистом, и медаль отдали ему.
Михаил Ароныч на последней фразе хлопнул ладонью по зыбкому алюминиевому столику, тарелка с клубникой весело подпрыгнула, ягоды россыпью полетели на землю. Хозяин дачи кинулся их собирать, я стал помогать ему. Мы елозили под столом, и я зачем-то спросил:
- А почему вы не вступили в партию?
- Мне мама не велела, - шепотом и вполне серьезно произнес Михаил Ароныч.
Он смотрел на меня торжественно, мы почти касались друг друга лбами.
– Мама не любила коммунистов. А я всегда любил маму…
Я знаю, что для евреев мама всегда на втором месте (сразу после Бога).
- А взять мою родную Ярославщину… О, сколько я, батенька, здесь мостов построил! Орден обещали дать, но…
Мы вылезли из-под стола. Михаил Аронович опять же шепотом продолжил:
- Органы обнаружили, что у меня есть родственник в Израиле, и он, видите ли, подписал какую-то петицию против войны в Афганистане. А какой он, собственно, родственник? Троюродный брат тестя моей двоюродной сестры!
Опять наступила пауза.
- Может, хлопнем? – тихо и таинственно предложил Михаил Ароныч.
- Вы ж не пьете, батенька, - съёрничал я.
- А-а! – Михаил Ароныч взмахнул руками и помчался в свой дощатый домик.
Вернулся он с кубышкой вина из черноплодки, которую выудил из своего миниатюрного погребка. Поставил кубышку на стол, важно посмотрел на меня и зачем-то огляделся вокруг.
- А-а! – опять заголосил он и помчался за стаканами.
Через полчаса Михаил Ароныч был уже изрядно навеселе: он совершенно не умел пить, и вино готовил только для друзей.
- В Карелии меня хотели наградить званием заслуженного строителя, - продолжил он тянуть свою больную тему. – И представьте-таки себе - наградили!
Я на всякий случай придерживал столик, чтобы Михаил Аронович, очередной раз хлопнув по нему рукой, не опрокинул кубышку.
- Но в наградных документах испортили мою фамилию: вместо Шлепенбрух написали Шлепенбрук. Сволочи!
Он залпом опрокинул полстакана. Я скомкал улыбку, вспомнив, что коллеги Михаила Ароныча за глаза называли его Шапокляком. Он жутко обижался, если слышал это прозвище.
- Сначала никто на ошибку внимания не обращал, - продолжил он. - Но когда я вышел на пенсию, мне заявили, что я должен доказать, что Шлепенбрух и Шлепенбрук – это одно лицо. То есть я! А если, мол, не докажу, то мне не будет доплаты за звание. Представляете, батенька?
Красиво на Ярославщине! Тенистое озеро невдалеке тихо играет солнечными бликами, как будто ведет с небом потаенную беседу. Дальше засеянное ячменем поле с редкими и стройными березками по краям. Где-то на горизонте искрится купол сельской колокольни. Дорога виляет на легкий пригорок, весело выныривая из-за разросшегося кустарника.
- Зато теперь я – председатель садового товарищества, – вдруг важно заявил Михаил Ароныч. – У меня даже печать есть. Показать?
Не дождавшись ответа, он помчался в дом, два раза споткнувшись по пути. Через несколько секунд вынес круглую печать и сунул её мне под нос.
На соседнем дачном участке громко заголосил петух. Михаил Ароныч опять налил полные стаканы.
- Давайте по-нашему, - выдохнул он. – По-русски!

Владимир Ильич

Он классный электрик. Я попросил заменить электропроводку в сенях, разумеется, обещал заплатить. Правда, не знал - сколько?
- Я много не беру, - успокоил меня Владимир Ильич.
У него круглое лицо с распахнутыми глазами, в которых неизменно играют искорки радости. Владимир Ильич давно на пенсии, подрабатывает тем, что помогает таким, как я. А я, признаюсь, умею только вкручивать лампочку: на этом мои познания по электрической части заканчиваются. Заказов у Владимира Ильича немного, но он и этому рад.
- Лучше меньше да лучше, - любит он цитировать своего тезку (это я о Ленине, у бывшего вождя, насколько помню, есть статья под таким названием).
Владимир Ильич трудился долго: начал в девять утра, работу сдал в шесть вечера. Я малодушно переживал: сколько же он возьмет за свои труды? Хватит ли у меня денег, чтобы рассчитаться с электриком?
- Давай, брат, тыщу. Мне хватит, - заключил Владимир Ильич.
- Сколько?! – невольно воскликнул я.
- А что, много? – смутился он.
Я тут же вспомнил, что недавно хотел нанять двух молодцов поправить забор вдоль своего огорода: там работы было на пару часов, но ребята запросили с меня аж тридцать тысяч! А тут квалифицированный электрик с многолетним стажем просит он всего-то тысячу за полноценный день работы! Так в наши дни не бывает.
Владимир Ильич, собираясь домой, согласился подбросить и меня до города.
- Хороший вы человек! - сказал я ему, крепко пожав руку.
- Советский! – весело ответил электрик.

Артур Янович

Хочу вспомнить Артура Яновича Знота, замечательного белорецкого педагога, художника, личность.
Последний раз я его видел в середине девяностых. Его в канун праздника Победы пригласили на посадку аллеи в Нижнем селении. Я тоже был участником этой акции. Мы разговорились.
Артур Янович очень переживал о потере своей великой Родины. Нашей Родины - Советского Союза. Но переживал он тихо, без надрыва, никого не обвиняя, не ругая власти, чиновников и телевизор, откуда ежедневно изрыгались мегатонны лжи о нашем советском прошлом.
Этот милый человек как будто не хотел приумножать злобу: ее и так было слишком много. Он говорил, что Советский Союз – это пик развития нашей Родины за всю ее историю. Он верил, что всё еще вернется. Он радовался тому, что люди сажают деревья, встречая праздник Победы. Он радовался весне!
Я не в курсе, какой национальности был Артур Янович Знот, но точно знаю, что он – истинно русский интеллигент. Возможно, один из последних.

Д. Митрич.

Ещё больше новостей – на нашем канале. Читайте нас в Телеграм https://t.me/belrab