На краешке Белоречья

Нижний Авзян утопает в снегах, как будто тихо уходит в историю. Некогда цветущий посёлок, где действовал железоделательный завод, а в советские годы - крупный колхоз, сегодня превратился в унылую деревушку. Впрочем, статус села у Нижнего Авзяна ещё остался.
Вот написал «унылая деревушка» и осёкся. Пожалуй, наоборот, приезжая сюда, всегда испытываешь некий чувственный подъём, радость соприкосновения с размеренной действительностью.
Тишина здесь просто оглушающая! Идешь по улице, и в душе возникает неловкость за скрип снега под ногами: как будто своим вторжением ты безжалостно рвёшь тихое белоснежное покрывало деревенского покоя… Старушки глядят из окон.
- Здравствуйте! – бросаю им, слегка кланяясь.
Они смотрят с добродушным любопытством: «Кто это пожаловал в нашу тихую обитель? Наверное, дом высматривает для дачи».
Брошенных домов в Нижнем Авзяне множество. На перекладинах пустующих окон сидят голуби и греются на солнце, которое сегодня особенно яркое. И светит почти по-весеннему.

Вот и дом Григория Дмитриевича Кимирилова. На воротах - кнопка для звонка, рядом приделана табличка, на ней от руки зачем-то уточняется: «Звонок». Это, наверное, для самых невнимательных, кто любит колотить кулаком или ногой в ворота, обозначая свой приход.
Григорий Дмитриевич смущён нашему прибытию: «Зачем обо мне писать и фотографировать? Подвигов не совершал, живу тихо, как все. Коротаю деньки и радуюсь каждому из них».
В доме всё по-авзянски: в углу иконы, занавешенные белоснежным рушником; над железной кроватью висит лубочная картинка с лебедушками; в комнате большая печка русская; отдыхают два кота, пахнет валенками и дровами.
- Какой у вас супружеский стаж? – спрашиваю, когда хозяин приглашает меня присесть за стол в углу избы.
Он не понимает вопроса. Из кухоньки выходит Мария Терентьевна:
- Шестьдесят два года мы вместе, - уточняет супруга.
Она всматривается в мое лицо, пытаясь угадать, чей я. Так в деревнях пожилые люди до сих пор спрашивают: «Ты чей?» Или: «Ты чьих будешь?»
Говорю, что у меня тоже авзянские корни, но я их напрочь утратил. Не в том смысле, что не помню, просто совершенно не соответствую добротному и самобытному авзянскому характеру.
А вот Кимириловы по сию пору говорят исключительно по-авзянски! Они слегка растягивают гласные в середине слов, заменяют предлог «в» на «у» и смягчают окончания. Мне сразу вспоминается известная когда-то дразнилка в адрес авзянцев: «Мой папанькя на делянькю без буханьки не пойдеть!»
Или вот ещё одна: «Глянь-кя, Ванькя, на столбяньке електрищество горить!»
Сегодня авзянцы смеются над такими перлами, а раньше обижались. Авзянский народ – удивительный! Я сто раз писал об этом, напишу в сто первый. Нет в нашем крае другого такого народа, который умел бы гармонично сочетать в себе, на первый взгляд, противоположные качества: широкую добродушность и вместе с тем самую строгую рачительность. А еще авзянцы умеют дерзать (не путать с «дерзить»). Но перед тем, как рвануть вперед в своем дерзновении, они семь раз почешут затылок. Их дерзновение мирно уживается с тихой жизненной осторожностью. Поэтому они, как правило, всегда достигают своих целей и выходят на передовые позиции. Впрочем, наш рассказ не об авзянском характере, а о семье.

Баба Маня (так ее кличут по округе) то и дело отвлекается, чтобы доварить пельмени.
- Домашние! – протягивает она.
На все мои уговоры не хлопотать по поводу угощения, она лишь отмахивается, а Григорий Дмитриевич осторожно спрашивает:
- Может, щаю пока налить?
При этом он смотрит внимательно в мою сторону, пытаясь уловить нюансы: «щай» - это, конечно, вступление, ведь я точно знаю, что у него где-нибудь в подполе припрятана перцовка для гостей. Но хозяин пока стесняется предложить. Оно и правильно – не надо…

Итак, Григорию Дмитриевичу 88 лет, а Марии Терентьевне - 83.
Как уже говорилось, 62 года они живут вместе.
- У мае уже шесятьдесят три будет! – уточняет баба Маня и опять бежит на кухню. - Уже вода горящая! – это она о пельменях.
- У этим доме я родился, у этим доме и помирать буду, - как-то торжественно заявляет Григорий Дмитриевич.
- Дай Бог вам здоровья! – желаю ему.
Григорий Кимирилов работал водителем в леспромхозе, Мария Терентьевна трудилась в колхозе.
- Я на фирме усю жизнь, - громко сообщает она.
Давно заметил, что авзянские женщины всегда разговаривают излишне громко, а фирмой в Нижнем Авзяне называли колхозную ферму.
- И где была эта фирма?
- На самом концу, - она показывает рукой куда-то в сторону.
На ферме Мария Терентьевна ухаживала за телятами и доила коров.
- Расскажите, как вы познакомились? – спрашиваю Кимириловых.
- Я с армии пришел, - начинает глава семьи. - У клуб пошёл, а она там уже стоит…
Баба Маня смеётся:
- Да он ко многим приглядывался!
Поженились молодые 1 мая.
У них было два сына. Было, потому что одного уже нет, и эта тема в сердцах родителей отзывается неистребимой болью.
- Вот наши унущки! - Григорий Дмитриевич показывает на стену, где рядком висят снимки их любимиц.
- Эта старшая, а эта меньшая.
- А это кто? – я показываю на соседнее фото.
- Правнуки, - отвечает старик. – Пять штук!
На его лице разливается благостное умиление.

Сегодня супруги уже не держат скотину. Невмочь им стало.
Григорий Дмитриевич открывает подпол и показывает пространство, которое внизу. Шикарный у него подпол! Глубокий, объемный и сухой.
И печка у хозяина справная: на ней любят ютиться два кота – одного Филиппом кличут, другой почему-то безымянный.
- Раньше скотины у нас много было, - протягивает баба Маня. – На фирме мене телятами премию давали. И козы были, и овещки, и гуси, и куры. Усё у нас было.
Она бежит запускать пельмени, возвращается и продолжает рассказ о молодости:
- Утром с Каги приезжал шофёр, щасов в пять, а я уже корову подою, еду с ним на Бритяк, там коров дою, шофёр мене до дому добросит, я пещку топлю, потом на фирму - к телятам…
Григорий Дмитриевич вздыхает:
- Война наступила, мне шесть лет было. Отца на фронт отправили, мать осталась с тремя детями. Она у колхозе серпом хлеб жала. А мы, ребятня, поля пропалывали. Голод страшный был...
Он вспоминает, что с каждого двора налоговые агенты собирали в пользу государства картошку, мясо, молоко и шерсть. Всё для фронта, всё для Победы.
- Я ишо до армии у колхозе трактористом был, - говорит он. – Трактора тогда на керосине работали, рукояткой заводились…
С особой благодарностью он вспоминает свою маму – Лидию Федотовну.
- Я с ней пощти тридцать лет прожила, - вставляет баба Маня. – Усё у нас душа в душу было.
Лидия Федотовна перед смертью, как и положено было на Руси, попросила у всех прощения…
- А ишо деда вспоминаю - Сергея Ефимовича, - продолжает Григорий Дмитриевич. - Он в войну лапти плёл для тюремшиков.
Рассказывают, что у Нижнем… Ой! Стоит побывать на авзянской земле, как тут же заражаешься этим говорком. Так вот: в Нижнем Авзяне в войну тюрьма была. «На том концу, где фирма». Заключенные лес валили, а Сергей Ефимович их лаптями снабжал.
- Ему за это леспромхоз приплачивал, - сообщает Григорий Дмитриевич. – Когда пять кило муки дадуть, когда керосину…
- А вы сами лапти носили?
- А как же!?
- Мене мама колодки пришивала на лапти, - опять вставляет баба Маня.
– Пока у школу идешь, ноги промокали, вот колодки-то и привязывали, - уточняет Григорий Дмитриевич.
Я представил, как объявляли в школе перемену, ребятня гурьбой выныривала из классов, и такой топот стоял по коридору! Школьная чечётка.
Школа в Нижнем Авзяне находилась возле церкви, сейчас в этом здании вольно гуляет ветер. Кстати, церковь в селе потихоньку возрождается, правда, куполов пока нет. Церковь возвышается над селом как напоминание о навсегда ушедшей эпохе. Это самый первый храм, построенный в Белоречье: появился он ещё во времена, когда авзянскими заводами владели Демидовы.
Говорят, что в тридцатые годы прошлого века после закрытия церкви было здесь явление Божией Матери. Она сидела на крыльце возле лиственничных колонн и плакала.
Баба Маня тут же поддерживает тему, рассказывая, что все бабы в селе выли, когда «хресты» спиливали. Ей мама об этом рассказывала…
Григорий Дмитриевич вместе с Иваном Яковлевичем Козловым, тоже жителем Нижнего Авзяна, много лет назад сумел возродить в селе старинную часовню на благодатном роднике. Помогал и Иван Никитович Андриянов, бывший глава сельсовета (царство ему небесное). Мужики сделали колодец с «творилом» (крышкой) и провели по селу водопровод: теперь весь Нижний Авзян пьёт святую целебную воду.

Говорю невзначай старикам, что хотел бы остаться в Нижнем Авзяне, чтобы жить здесь и никуда больше не выныривать из глубинки.
- А у нас девок нет, – вдруг заявляет мне Григорий Дмитриевич. – Ни одной!
Логика его мыслей по-крестьянски проста: на деревне без бабы никуда, поэтому, мол, сватай девку в другом месте.
– В чём секрет семейного счастья? – спрашиваю Кимириловых.
Старики несколько смущаются вопросу: о счастье они никогда не задумывались, это слово не из их лексикона.
- Молодёжь нонче сытая пошла, - произносит Григорий Дмитриевич. – Прощать плохо умеет.

Так хочется, чтобы эта эпоха не уходила в безбрежные снега вечности. Чтобы она осталась хотя бы лёгким краешком. И такие старики оставались бы всегда с нами.
Прощаюсь с Григорием Дмитриевичем и Марией Терентьевной. Они рассказывают, что дети купили им квартиру и зовут жить в город, чтобы быть рядом. Хорошие у них дети. Баба Маня молчит на это предложение, а Григорий Дмитриевич заводит любимую песню:
- Я у этим доме родился…

Д. МИТРИЧ.
Фото Ильи ПАНЧЕНКО.

Ещё больше новостей – на нашем канале. Читайте нас в Телеграм Газета «Белорецкий рабочий» https://t.me/belrab